Гюго и наполеон
Этот вариант несколько выигрышнее другого из-за того, что психотип Наполеон достаточно хорошо вписывается как в мужскую, так и в женскую роль, как мы уже знаем, он проявляет свойства андрогинии. Наполеон может так сказать, что у вас внутри все перевернётся. Гюго ослепляет, Наполеон примагничивает. Гюго безхитростные и заботливые с естественными эмоциями. Пришла туда на выпускной спектакль мастера, который в этом году набирает курс.
Самому порвать надоевшие отношения трудно. Старается дать человеку косвенно понять, что он ему не интересен. Не любит подпускать людей к себе близко, так как чувствует, что это налагает на него определенные обязательства.
Легко заводит знакомства и увереннее себя чувствует в большой компании, чем наедине и в будничной обстановке. Критически оценивает отношения между людьми. Открыто осуждает грубость и хамство. Требует внимательного, корректного отношения к себе. Любит учить людей этике — вежливости, хорошим манерам. С людьми всегда держится на близкой дистанции. Не любит высокомерия, напыщенности и манерности, хотя сам стремится создать имидж аристократической воспитанности.
Злится, когда с ним вступают в пререкания. Пытается устыдить, вызвать чувство вины.
Если увещевания не действуют, может и поскандалить. Не терпит, когда с ним разговаривают свысока. Отличается болезненным чувством справедливости. Следит за тем, чтобы никто не был обижен, обойден вниманием. Ради близких может пойти на любые авантюры.
В связи с запретом "ШГС" публикации более 2х абзацев текста, продолжение текста можно прочитать здесь. Пройти тест. Конкретно по Наполеону и Гюго отличий так же много. Как яркий пример мир Наполеона вертится, ну, вокруг Наполеона. Мир Гюго и вокруг себя и окружающих. Второй отличительной чертой Наполеона есть управление и манипулирование другими.
Это тоже можно и про одного, и про другого. У Гюго тоже весь мир крутится вокруг его эмоций, он может давить на тебя, как будто ты обязан участвовать во всем, что происходит. Но разница в том, как они это делают, и я не совсем понимаю, какая Не особо понимаю разницу тоже Бальзака и Робеспьера. У меня знакомая Робка и мне постоянно казалось, что мы тождества. С ней даже общаться не особо интересно, потому что и так понятно, что она скажет.
С ней какое-то особое понимание. Не знаю, может ли так быть с квазитождествами AuroraBorealis. Гюго безхитростные и заботливые с естественными эмоциями.
Наполеоны циничные и вообщето из агрессоров с наигранными эмоциями. То есть наполеон не может быть альтруистом? У Гюго детский портрет айболит , залечит всех и ему не тяжело а наполеон - незнайка как я это вижу , всех достаёт и всем мешает перед глазами бывший директор.
Я тоже отличаю по естественности эмоций. Не встречала Напов, которые любят обо всех заботиться и всем помогать.
У них есть круг своих, для которых они выкладываются, а остальных скорее пытаются использовать. Ну и есть некоторая, скажем так, прижимистость. Но что касается ЧС, вот важные им дела базовые ЧС-ники заканчивают не смотря ни на что. Так что начинать и не заканчивать дела - это наверное все же Гюго.
Вообще отличить как и всех - слушать что человек говорит. Какие цели ставит. Да, квазитождики могут в некоторых ситуациях очень похожие речи вести, но цели у них все таки разные, подходы к решению проблем так же разнятся. Напы как раз могут кидаться в авантюры, не понимая их итога. Одномерная БИ, хватаются часто за что-то, а только в процессе понимают бесперспективность деяний. Точно так же, как и Гюго могут делать, в прочем. Плюс у Напов активационная ЧЛ, стремление быть предприимчивым, везде успеть что-то.
Со временем она вкачивается конечно и становится адекватней, но вот по молодости их несет во все стороны одновременно. Ну и Нап все таки иррационал, а Гюго рационал, как-то более осмысленно действуют, не перескакивая так. Допускаю, что не реально всех, но на контрасте так вижу. Не хочу никого обидеть, просто ассоциации. Гогю как маленький ребенок, который плачет когда ему больно, обидно, смеётся когда весело, Наполеон уже ребёнок постарше, который плачет в магазине, чтоб ему купили, то что он хочет, улыбается, чтоб не ругали.
А что же тогда, по Вашему, связано с ЧС? Например: Цезарь старается легко и быстро добиваться поставленных целей Увлеченно занимаясь выбранным делом, не считаясь с затраченными для достижения успеха усилиями, Цезарь способен на исключительную работоспособность и на любые, даже противоречащие здравому смыслу жертвы.
Но даже в молодом возрасте, имея важную для себя цель, Нап идет до конца, я об этом. Вопрос не спектра, а вот именно что ощущения естественности. Вот реально ЧЭ на фоне у БЭ. Цитаты мне не нужны. Я читал это все лет 5 назад, когда еще верил в них.
За последние годы узнал много нового и пришло понимание того, что эти описания процентов на 40 реальности не соответствуют. ЧС с силой воли не связана никак. Как и все в соционике - она не про поведение людей, а про информацию и ее обработку.
Да и логически подумайте, если вы связываете целеустремленность с ЧС - Досты и Робы по вашей схеме вообще безвольные существа, не способные ни к каким достижениям? Бред ведь? Болевые ЧСники могут быть очень целеустремленными и волевыми людьми.
При том же самом, Жуки и Напы, которые сидят ровно и не чешутся - почему? Какой вывод? Не надо мешать ЧС с тем, чего она не касается. Про манипуляции БЭ никто и не спорит, Напы с Гексли естественно лучшие в этом. Но они прекрасно используют фоновую для сих целей. Фоновые ЧЭ могут быть прекрасными актерами, зажигать публику, вести мероприятия - у них прекрасное понимание того, что когда и как нужно подать публике в плане эмоций, чтобы получить нужный эффект.
Ну а про то, что ценностные ЧЭ видят или не видят спектр чужих эмоций - это не от ценности зависит, а от мерности. Ролевая видит лучше, чем суггестивная если брать средние показатели, а не каких двух конкретных людей.
Ну и да, это ко всем функциям относится. В ней Есть герцог и пэр, есть и тени теней. Разъяты меж теми н этими связи: Немыслимо выйти из грязи да в князи. Кажется, что проблема социального неравенства служит всего лишь оживляющей метафорой в серьезном трактате о поэзии.
Эта игра продолжается и дальше:. А висельный сброд обитал в диалектах, Гнездился в жаргонах, как в каторжных клетках, В лохмотьях арго щеголял босиком, С малиной блатной с малолетства знаком, Играл непотребные фарсы на рынке, Вторгался в роман плутовской по старинке, И старый лингвист эту нищую тварь Включал под сомнительным грифом в словарь. Так проясняется картина, служащая Гюго в его самозащите фоном для характеристики тогдашнего общего положения в поэзии и в родном языке.
Он подходит к решающему заявлению:. В самом конце красноречивой отповеди, растянувшейся более чем на двести строк, Гюго утверждает исторически неизбежный, поэтически хорошо подготовленный вывод:. Вошла революция внутрь нашей жизни Она и роман, и поэма, и драма, И глина, и краски, и строф череда, Фонарь городской, и на небе звезда, Народного говора мощные недра И песни летящего по небу ветра В истории литературы это предисловие рассматривается как манифест французских романтиков. Здесь нашли объяснение главные особенности, присущие его громовому языку и громовому голосу.
Эти живые черты и особенности могут быть названы точно: раскованный словарь, включивший в себя находки разговорного, простонародного, площадного языка.
Раскованный синтаксис, освобожденный от условностей школьной риторики.
Раскованный ритм, пренебрегший правилами школьной просодии, идущей от теоретиков классицизма Буало или Лагарпа. Подвижная цезура в двенадцатисложнике, свободно сшибленные переносы из строки в строку. Эти свойства поэзии Гюго различимы даже иноязычными читателями. Незачем упоминать о том, что французам эти свойства видимы еще ярче. Им доступны н другие, более тонкие особенности поэзии Гюго, ускользающие от нас.
И в поэзии и в романе для Гюго характерны экскурсы в прошлое, предпринимаемые в защиту н обоснование животрепещущего тезиса. Не переставая быть поэтом, он становился философом н историком. Рассуждения его не бесспорны, но они всегда вдохновенны.
Гюго много прочел на своем веку, еще больше видел собственными глазами, кое-что присочинил, потому что воображение его безгранично и работает без отказа. Он любил и умел говорить сразу о многом. Но это его манера говорить с людьми. Он никогда не теряет ведущего ритма. Громоздкость его построек оправдана изнутри — темпераментом строителя.
Бывает н так, что история нужна ему для жестокой расправы с современником — политическим противником. Он вызывает прошлое как свидетеля в большой тяжбе, которую ведет с ненавистным ему режимом. Находясь в центре событий, в гуще политической борьбы, он считает уместным и должным отвлечься от злобы дня, чтобы с тем большей яростью вернуться к ней.
Уже будучи изгнанником Второй империи, он заново оценивает кумира своей юности — Наполеона Бонапарта. Это зрелище отвратительно для мертвеца. Таким образом, племяннику противопоставлена слава его великого дяди.
Расправа Гюго с этим персонажем изобретательна и разнообразна по приемам. Гюго не щадит красок и бранных слоп. Буржуазные исследователи немало потрудились над тем, чтобы сдвинуть и исказить перспективу.
Как будто этот страстный, легко воспламеняющийся человек всегда, с юных лет готовился стать дедушкой и нянчить на коленях детей своих детей! Между тем Виктору Гюго не надо логики, чтобы снова и снова проповедовать простые истины с того же любимого амвона.
Гюго знал, что простые истины в силу своей простоты легко забываются людьми: его деятельный ум постоянпо направлен в одну сторону. Нужна была сила этой латинской логики, чтобы так владеть умами и сердцами, так властно проталкивать в сознание читателя силу и значение простых истин.
Его искусство — проза, поэзия, драматургия — служило одному и тому же великому и простому делу. Если Гюго оказался близким другом читателей всех пяти континентов, если по сои день актеры, волнуясь сами и волнуя других, читают его стихи, произносят тирады его героев, если его романы остаются нержавеющим оружием в руках у миллионов простых людей, борющихся за мир и труд,— значит, есть в этом обширном наследии жиния и бессмертная сила.
Искусство, как известно, бывает разное. Есть и такое, которое спокойно отлеживается под стеклянными колпаками посмертных издании, прохладных музеев и замогильной мглы.
Молодые поколения любуются музейными экспонатами, поглаживают ветхую кожу переплета и уходят, предоставляя мертвецам хоронить своих мертвецов.
В данном случае происходит нечто. Его постоянные ссылки на Эсхила, Данте, Шекспира и других великих стариков как прямых предшественников—это не поиски знатных предков для установления родовитой родословной для себя лично. Это поиски союзников для воздействия на возможно больший круг людей разного возраста и разных языков.
Это сознательная тактика борца. Гюго знал, что для устрашения врага требуются сверкающие латы, яркие знамена, громкие фанфары. И он выходил в бой, блистая и гремя эрудицией, именами, метафорами.
Он умел перекричать и ураган и канонаду и этим умением великолепно пользовался. Страстно веруя в силу поэтического слова, Гюго никогда не преуменьшал своего значения. Напротив, он считал себя не только поэтом, но и пророком, вождем человечества на пути к светлому будущему.
