Мария парфенова дислексия, This browser is not supported
Зная свой характер и свою биографию, я отдавала себе отчет в том, что, как только я займусь трудностями обучения в России, ничем хорошим это не кончится: скорее всего, дислексию объявят каким-нибудь западным выдуманным синдромом, а, скажем, меня с моим НКО — иностранным агентом. Подпишитесь на наш. Через год пришло понимание, что все это маленький междусобойчик, и ситуация серьезно не поменяется.
Потому что это сравнение всегда не в твою пользу. И вот ты постоянно слышишь фрустрации взрослых по поводу того, что у тебя не получается то-то и то-то, что прекрасно получается у всех — вообще всех — детей. И вот эта любимая фраза многих родителей, и в том числе моих: «Чем мы это заслужили?
Я понимала, что приношу маме боль, но ничего не могла с этим сделать. Хотя именно мама, моя родная мама, прочла мне вслух каждый мой школьный учебник вплоть до пятого класса. Она меня любила во всех проявлениях и самыми разными способами пыталась помочь. Я сейчас, возможно, приведу не самый корректный пример, если скажу: когда ты физически недееспособен, возможно, тебе труднее все дается, но твой недуг заметен, очевиден и тебе, и окружающим.
А когда ты сам не видишь, что с тобой не так, когда другим кажется, что это просто тупость, лень или, я не знаю, ЗПР — это самое страшное: ты не можешь себе объяснить, почему ты не можешь залезть на дерево, когда все могут, почему ты не можешь ровно писать в линованной тетрадке, когда все — вот же, пишут прекрасно! Представь себе картину: перед учителем разные типы животных: коты и морские котики, львы и мышки, лисы и обезьяны. И учитель всем этим разным говорит: «А сейчас, чтобы провести тестирование, я попрошу всех вас на скорость влезть на дерево».
Но как они будут измерять, кто быстрее, если некоторые просто не умеют лазать по деревьям? И почему от детей не ожидают, что они будут одинаково хорошо, как Репин, например, рисовать, но все должны к концу первого класса овладеть каллиграфическим почерком? Я не могла… Знаешь, сейчас я понимаю, что до школы я была совсем неконтролируемая. Я кусалась и порой била детей, я не давала малышам в группе спать во время тихого часа, я снимала шерстяную юбку — она кололась — и ходила в одних колготках — полный набор того, что называют девиантным поведением.
Я не могла даже на месте сидеть. Я все время привлекала к себе внимание, выкрикивала ответы, перебивала, и никакие занятия в саду не удерживали моего внимания хотя бы на какое-то продолжительное время, — это вызывало бурную реакцию воспитателей: неспособная, неразвитая, ленивая, — все это выливалось на голову родителей, вызывая ответную, в мою сторону, реакцию, превращая нашу жизнь в замкнутый круг всеобщих мучений.
Я до сих пор, когда слышу, как взрослые люди — вроде бы педагоги с высшим образованием — говорят, что ребенок ленится, хочу взять за руку и сказать: «Да запомните уже, наконец, что до 11 лет — до периода тинейджерства — дети не могут, просто не умеют лениться! И никто их, как тех, других, не хвалит, их — наказывают. Но ты представь просто, что мои родители должны были едва ли не ежедневно слушать про своего ребенка, что он тупой, невоспитанный, неспособный и ленивый.
И совсем никто не говорил им, что делать и как быть, как мне помочь.
Поэтому в ход шли изматывающие занятия до ночи, жесткая дисциплина и суровые наказания. И я не знаю, чем бы все кончилось, если бы однажды, когда я училась в третьем классе, в нашей жизни не появилась одна-единственная учительница, чудом попавшая в эту жуткую государственную школу, которая сказала маме: «Забирайте Машу отсюда.
Я уверена, что у нее дислексия, я о ней читала. Я не знаю, кто ей поможет в нашей стране, но ей точно место не в государственной школе. Надо искать частную, где к ней найдут индивидуальный подход, по крайней мере, по каким-то предметам».
В моей государственной школе — это было время реформы образования, перехода на одиннадцатилетний цикл — меня отказались переводить из третьего класса в пятый, потому что «она не потянет», — такие были комментарии. И вот тут появилась эта замечательная учительница, единственная когда-либо что-либо читавшая про дислексию. Глобально проблемы это не решило. У нее ведь не было при себе «инструкции по использованию» ребенка с дислексией, но слово, которое она произнесла — это уже было что-то.
И это было очень круто в том смысле, что я оказалась в среде, где и учителя, и дети понимали, что все мы разные и это — здорово.
А еще в такой среде над тобой меньше смеются, если ты что-то делаешь не как все или даже хуже всех. Тут я полюбила ходить в школу. А потом случилось чудо. Казбек-Казиева Мария Марковна, преподаватель из Европейской гимназии, которая занималась со мной русским языком. И это было настолько невероятно, что мой отец сказал: «Я не верю. Они перепутали результаты, или мама тебе купила этот экзамен». Да никогда в жизни бы мама не купила мне никакого экзамена. Это ведь именно моя мама хотела пойти написать заявление на родителей моего одноклассника, потому что они умудрились перевести его в сельскую школу и купить там ЕГЭ.
И моя мама рвала и метала. Она считала, что это ужасно несправедливо: одни старались, но сдали на 3 и 4, а другим купили и это все знают. В общем, о том, чтобы купить мне ЕГЭ, не могло быть и речи.
Я сама написала русский язык на четверку, и это была одна из самых громких побед в моей жизни. Она придумывала для меня самые разные способы освоения правил русского языка и расширения словарного запаса: понятные таблички, необычные задания, рифмы.
А еще у нее была куча терпения. Именно тогда я поняла, что могу намного больше, и это было новое, потрясающее ощущение. То есть ты понимаешь, какое количество детей, так, как я, могли бы раскрыть себя, проявить, если бы к ним умели найти подход? Потому что это, конечно, пока преувеличение, но ученые, изучающие дислексию, любят говорить, что «дислексия — это дар», они пишут статьи про то, как удивительно устроен мозг людей с дислексией или другими трудностями обучения, какие преимущества это дает для общества.
И в мире существуют программы поддержки для людей с трудностями обучения, начиная с нулевых классов, где оказывают не только помощь в освоении чтения, письма, счета, но и развивают их нейропреимущества. Когда учитываются образовательные потребности каждого ребенка, у всех есть шанс на академический успех и возможность раскрыть свой талант.
А у нас в школе до сих пор сдают чтение на скорость! И это для таких учеников ужасный стресс, который все усугубляет. Например, в моем Лондонском университете был disability centre — бесплатный центр поддержки студентов с дислексией и другими особенностями развития. Там при поступлении можно было пройти диагностику и получить комплексную поддержку, включая нужные условия для сдачи экзаменов.
Это мне очень помогало. В России, боюсь, меня ждал бы очередной раунд унижений. И я бы никогда не написала работу, которую опубликовали в научном журнале. Расскажи ты об этом моим учителям в началке, они бы в жизни не поверили.
А я закончила университет и получила научный Bachelor of Honours. Это была тотальная победа. Потом я получила очень престижную работу. Тебя туда взяли по блату?
Дальше был месяц собеседований, тестовых заданий, потом меня взяли, сначала ассистентом, потом менеджером — как сейчас понимаю, в самый правильный для меня отдел, отдел PR.
У меня был мощный опыт и крутые коллеги-учителя, интересные проекты, возможность проявлять свои сильные стороны. После окончания моего испытательного срока была традиционная оценка работы во время беседы с начальством.
Жалко, видео этой беседы нет — по-моему, это было рекордное повышение моей самооценки. Но, видимо, нужно было время, чтобы сложился определенный пазл. Зная свой характер и свою биографию, я отдавала себе отчет в том, что, как только я займусь трудностями обучения в России, ничем хорошим это не кончится: скорее всего, дислексию объявят каким-нибудь западным выдуманным синдромом, а, скажем, меня с моим НКО — иностранным агентом.
Максимум, на что я надеялась — создать консалтинговую компанию, которая привозила бы в Россию западных специалистов и помогала бы частным школам выстраивать программы поддержки. Но без комплексных решений, включая законодательные проекты, систему не изменить. Так что хорошо, что я не начала действовать по «своему» плану и не потратила время зря.
Потому что потом я встретила Марию Михайловну Пиотровскую и все встало на свои места. Я им ответила, что на их месте не делала бы из дислексии тему номера, потому что тогда журнал никто не купит. Они меня внимательно выслушали, отыскали мне в пару Марию Пиотровскую, проинтервьюировали еще какое-то количество специалистов Ассоциации родителей и детей с дислексией — получился хороший материал.
А потом Ассоциация пригласила меня на деловой завтрак. Завтрак как завтрак. Но для меня он оказался поворотным моментом в жизни: мы лично познакомились с Пиотровской, вцепились друг в друга и уже никто не смог нас разлучить.
Так мы стали вместе работать. Как это повлияло на отношение к тебе людей? Как вариант, спрашивают, что помогло мне. Рассказываю о том, что вплоть до университета у меня всегда была поддержка максимально толерантной к трудностям обучения среды в Москве, что было непросто.
Что я освоила языки, искусства и неплохо сдала госэкзамены. Короче, мы победили. Вот этим опытом победы я готова делиться. И очень круто, что я уже не одна — в последний год немало успешных людей, родителей сделали этот, как ты выражаешься, каминг-аут.
Но было бы еще круче, если бы количество «каминг-аутов» известных людей о дислексии в их семьях вдруг выросло в разы. Я мечтаю, чтобы о своей дислексии открыто говорили политики, многие из которых подходят ко мне и потихоньку делятся своими секретами, артисты, журналисты, известные общественные деятели.
Потому что пока все эти откровения не носят публичный характер. Я недавно чуть не разрыдалась, когда ко мне подошел один очень известный и влиятельный олигарх и сказал на ушко, что у него и у всей его семьи дислексия.
Спрашиваю: «А можно о вас в интервью рассказать? И это обидно. Это сильно бы облегчило жизнь нашей Ассоциации. Потому что проблемы и решения у всех людей с трудностями обучения разные, а схожее у нас одно — это засевшая в памяти реакция взрослых на наши трудности и жуткие фразы, которые передаются поколениями и застревают в мозгу.
Это — все то, что загоняет проблему глубже и глубже и никак не способствует ее решению. Ребенок не знает, что с ним не так, не понимает, что у него особые образовательные потребности, что у него есть право на другое отношение к нему и к его трудностям. Ребенок не может знать, что его учитель некомпетентен, раз не видит типичных «логопедических ошибок», а его семья — одна из миллионов неосведомленных семей, раз вслед за учителем повторяет: «Надо больше заниматься!
Ребенок просто действительно начинает чувствовать себя «хуже всех» и что он «ни на что не годен». И мотивация — даже самые ее капельки — пропадает: «Я все равно никогда не смогу это сделать», «Я занимаюсь, учу, а все равно не могу». И после каждого родительского собрания такой ребенок будет обещать, что будет лучше учиться, при этом чувствовать, что только подводит всех вокруг. Кстати, если говорить о моей семье, то знаешь, чем они мне помогли больше всего в том, чтобы не чувствовать себя никчемной?
Но меня эта история захватила, и я по сей день чувствую потребность играть и петь. Но вообще в детстве, когда у меня начинали проявляться способности такого рода, мама очень воодушевлялась: так в моей жизни появлялись самые разнообразные, иногда даже невероятные занятия, типа фламенко. В общем, что угодно, лишь бы «Маше было интересно». Например, моего интереса к фламенко хватило на полтора года и пару севильян — совсем не про мой темперамент танец: там сложная работа рук одновременно с чечеткой.
Но эта история стала важным рубежом: за то короткое время, что я им занималась, стало окончательно понятно, что мне тяжело в группах, я не могу сконцентрироваться, не успеваю, у меня свой темп — где-то быстрее, где-то, наоборот, медленнее. Вот тогда мы как раз вступили в эру бесконечных индивидуальных занятий: иностранными языками и фортепиано с вокалом. Вокруг меня была создана среда, в которой у меня был свой план, учитывающий мои индивидуальные «трудности обучения»: способности, потребности, умения и неумения.
Это позволяло не зацикливаться на том, что мой результат не похож на чей-то другой. Это подводило меня к пониманию того, что похожесть, приближенность моих результатов к чьим-то другим или к каким-то стандартным — не самая важная штука в жизни. Они проявляются крайне индивидуально и в разной степени. Если мы говорим о дислексии и ее производных типа дисграфии, дискалькулии и так далее , то большинство людей считают, что дислексия сводится к неумению читать и писать, но это не так. Люди с дислексией сталкиваются и с другими сложностями.
Очень важно понимать, что трудности обучения вообще не связаны с их низким IQ. Наоборот, считается, что у них активно задействовано правое полушарие, им под силу видеть совершенно нестандартные решения или у них высокий EQ эмоциональный интеллект , развитое образное мышление и другие преимущества, которые надо применять и развивать дальше.
Как правило, у ребенка с дислексией слабые организационные навыки, есть проблемы с выполнением последовательных действий, есть сложности с определением времени на часах, такие дети часто путают дни недели или времена года. Еще бывает так, что ребенок с дислексией быстро устает при чтении, может тереть глаза, держать слишком близко книгу, путать порядок и пропускать буквы, а иногда даже пропускать слова, перепрыгивать предложения или абзацы.
Дело просто в том, что у ребенка или взрослого с дислексией чтение оказывает в раз больше нагрузки на мозг, чем у нейротипичного — то есть обычного, — человека. Смотри, у нас, у людей с дислексией, развито образное мышление, а значит, мы запоминаем, как написано каждое конкретное слово.
Когда мы читаем слово, мозг ищет его в «словаре», и если не находит, то мы пытаемся распознать порядок букв и подобрать фонетическое значение. В итоге, когда мы сталкиваемся с незнакомым текстом, то, как правило, вначале просто не можем понять, в каком порядке стоят эти буквы, а тут еще надо звуки правильные подобрать! А теперь представь, что перед тобой набор схожих крючков и палочек, которые путаются в голове при считывании, и к ним еще нужно правильные звуки подобрать, а над тобой стоит учительница и орет: «Ты что, Гордеева, совсем тупая обленилась, ничего не соображаешь, не хочешь, как все, работать, одно простое предложение прочесть не можешь?
В этот момент лучше умереть, честно. Потому что нет рядом никого, кто скажет тебе тихонько на ухо, что все это ерунда, что двадцать процентов, а то и больше, людей вокруг тебя видит и слышит с какими-то отклонениями от того, что принято считать нормой, что вообще-то и гениальность — это отклонение от нормы.
У детей с трудностями обучения есть проблемы со скоростью обработки информации и запоминанием: трудно строить сложные предложения с законченной мыслью.
Люди с дислексией лучше запоминают информацию, если она представлена в виде наглядных примеров или историй, а не абстрактных рассуждений. Дети с дислексией, скорее всего, будут лучше помнить, кто и что подарил двоюродной сестре на день рождения два года назад и что на ней в этот день было надето, чем свое расписание уроков.
Они совершенно точно знают, как устроен круговорот воды в природе или двигатель внутреннего сгорания, но им сложно писать на одной линейке все буквы одинакового размера или решать примеры «в цепочку».
.jpg)
Ты знаешь, например, что сказки Ганса Христиана Андерсена, у которого также была дислексия, в свое время отказывались печатать из-за огромного количества ошибок и плохого почерка.
И вот этот плохой почерк, как и, например, рассеянность или неуклюжесть, в людях с трудностями обучения пытаются перевоспитать или исправить с помощью, например, дисциплины, совершенно не понимая, что это невозможно. Мне так говорят, например: я пару раз в месяц теряю все свои документы и всегда находится кто-то, кто мне говорит, что надо просто быть внимательнее и взять себя в руки. И я тоже думаю: пора бы взять.
Но ничего не выходит. Я — человек с трудностями обучения или просто без навыков самодисциплины? Мы начали копаться в ее детстве, спрашивать ее папу, Михаила Борисовича Пиотровского, и поняли, что да, действительно, у нее в детстве были проблемы с завязыванием шнурков, с заучиванием стихотворений и другие признаки трудностей обучения, которые вовремя скомпенсировались в том, что касается чтения.
То есть с чтением проблем у нее нет, но сохранились другие. Это мы не распущенность оправдываем, это мы помогаем человеку — и окружающему его обществу — принять себя и понять свои особенности, а также найти помощь, если она требуется.
На сайте Ассоциации перечислены признаки трудностей обучения, в соцсетях и статьях мы часто о них пишем, и в ответ к нам нон-стоп обращаются с просьбой порекомендовать профильного специалиста, репетиторов, школу с толерантным отношением к таким трудностям, и куча всего.
Мы всем помогаем, насколько нам это позволяют ресурсы, и каждый раз слышу от родителей: «Спасибо, когда я об этом узнала, жить стало легче, оказывается, мы не одни такие». И не только родители, даже студенты и взрослые просят: «Помогите мне научиться читать. Я до сих пор не могу, и мне стыдно признаться друзьям и собственным детям…» И это не значит, что люди пытаются с нашей помощью оправдать какие-то свои отставания или лень, нет.
Ты постоянно чувствуешь, что где-то опять кому-то портишь статистику или имидж компании, что ты виноват. И хочешь, чтобы тебя простили, например, за орфографическую ошибку в релизе или описку в отчете.
При такой особенности развития у детей наблюдаются проблемы при овладении навыками чтения и письма, хотя это не влияет на развитие умственных способностей. Однако понятно, что отставая в письме и чтении, ребенок не сможет усваивать программу вместе с одноклассниками.
Родители перевели Марию из обычной школы в частную, где повышенное внимание уделяли детям с особенностями в развитии. У девочки исчез страх перед учебой. Но мама на этом не остановилась. Она ушла с работы и помогала дочери усваивать материал. Не осталась в стороне и бабушка — она учила с внучкой иностранные языки. Все это помогло девочке поступить в школу Британского совета в Италии. Окончив ее, Маша с легкостью поступила в университет в Лондоне. Здесь таких как она было множество.
У них на одежде был нашит особый значок. И все знали, что студенту с дислексией надо помогать, к нему осуществляется другой подход. Получив диплом, Маша вернулась в Россию. Она устроилась на работу в компанию «Михайлов и партнеры». Девушка успешно продвигалась по карьерной лестнице, но в г. Она захотела помогать тем мальчикам и девочкам, которые имеют такие же особенности в развитии, как у нее, а также их родителям.
А еще в этом же году Мария встретила того, кто полюбил ее. В конце декабря она отдыхала в Таиланде с бизнесменом Андреем Муравьевым, который сделал ей предложение. Родителям тоже понравился будущий зять. Все уже готовились к свадьбе, однако торжество не состоялось. Мария сменила еще раз род деятельности.
Она вместе с коллегами и единомышленниками реализует проект «Учитель для России». Девушка является директором организации, экспертом, работает с благотворительными организациями.
Ее мечта — все дети должны иметь возможность учиться с радостью и в удовольствие, но надо, чтобы рядом были хорошие учителя.
Раз получается у нее все с работой, встретит и большую любовь, создаст свою семью по примеру родителей — раз и на всю жизнь. О других знаменитостях можно прочитать:.
Актер и ведущий «Песни года» - Евгений Меньшов: счастливый человек, который ушел в 68 лет, а последние дни провёл в хосписе. Талантливый актер, сраженный болезнью — Геннадий Назаров. Как сложилась судьба Ивана Чонкина?
Наталья Варлей. От комсомолки и активистки Нины до одинокой владелицы 14 кошек: актриса, которой 73 года, осталась одна. Жаль, что в обычных общеобразовательных школах учителя могут спокойно из обычного ребенка сделать неуспевающим, двоечником. А вот привить, любовь к учебе, помочь нет Как они говорят : им за это не платят. Знаю об этом на примере своей внучки.
