Евангелие детства от фомы
Окулов пред. По слову Иисуса высокая пальма склоняется и насыщает Деву Марию своими плодами гл. От этих 3 текстов в свою очередь зависит иное лат. Самые "ретивые" верующие- воры, разбойники и убийцы, они убеждены, что могут совершать любые преступления, грешить, но твердо верить в бога, тратить часть награбленного, украденного на церковь, "каяться" в содеянных грехах перед попами и им за то будет даровано "прощение"- индулигенция Ссылки Цитата … Википедия Евангелие от Никодима — одно из апокрифических евангелий, авторство которого приписывается новозаветному тайному последователю Иисуса Христа Никодиму.
Главная задача сказания о детстве Иисуса - представить его всемогущим божеством с самого рождения. Причем Иисус выступает в нем не как кроткий, милосердный спаситель; подобно древним языческим божествам, Иисус в рассказе Фомы бывает и мстительным, и жестоким, и капризным.
Это можно подтвердить несколькими эпизодами. Однажды в субботу маленький Иисус играл с другими детьми на берегу реки. Он сделал на берегу ямки, наполнил их водой и стал лепить из мокрой глины птичек. Один из иудеев, проходя мимо, рассердился на мальчика и воскликнул: "Зачем ты делаешь в субботу то, что не положено? На этом чудеса не закончились.
Один из мальчиков разбрызгал прутом воду из ямок. Маленький Иисус в гневе сказал мальчику: "Ты высохнешь, как дерево, и не принесешь ни листьев, ни корня, ни плодов".
И мальчик сразу высох. В другом эпизоде рассказывается, как Иисус шел по деревне, к нему подбежал мальчик и ударил его. Иисус сказал ему: "Ты не двинешься дальше". И мальчик упал мертвым. Родители погибших детей пошли жаловаться Иосифу. Когда же тот стал выговаривать сыну за содеянное, Иисус ответил: "Ради тебя я буду молчать, но они должны понести наказание".
Те, кто жаловался на него, ослепли.
Своенравие и жестокость, согласно этому сказанию Фомы, Иисус проявлял и в годы учебы. Отец пригласил к нему учителя, который начал показывать ему буквы греческого алфавита. Но Иисус не хотел заниматься. Он упорно молчал и не желал отвечать на вопросы учителя. Наконец сам задал ему вопрос: "А что такое альфа название первой буквы греческого алфавита.
Разъясни мне значение альфы, а я разъясню тебе значение беты вторая буква греческого алфавита. Учитель, рассердившись, ударил Иисуса по голове. Тогда Иисус проклял его, и учитель упал замертво. Конечно, все эти акты жестокости не вяжутся с образом спасителя человечества, провозгласившего: "Иго мое - благо, и бремя мое легко" Мф.
Но для автора сказания о детстве жестокость богов казалась естественной и неизбежной: сколько греческих мифов повествовало о наказании богами людей, осмелившихся противоречить им или равнять себя с ними! Таков был противоречивый путь христианской религии; привлекая к себе все новых людей обещанием спасения с помощью милосердного Иисуса, отдавшего свою жизнь ради искупления грехов человечества, она впитывала в себя груз укоренившихся суеверий, представлений, привычек.
Правда, в дальнейшее повествование вводятся чудеса исцеления и воскрешения: Иисус воскресил мальчика, упавшего с крыши, когда родители последнего стали обвинять Иисуса в том, что это он столкнул их сына. Иисус заставил воскресшего ребенка свидетельствовать о своей невиновности. В этом евангелии рассказывается также о том, как Иисус исцелил соседа, поранившего себя топором, и спас своего брата Иакова, которого укусила змея.
Когда другой учитель признал Иисуса исполненным благости и мудрости, мальчик сказал, что ради него будет воскрешен и тот первый учитель. Таким образом, сначала устрашив читателя, автор евангелия затем показывает возможность милости, чуда исцеления. Он внушает, что за каждым сверхъестественным деянием Иисуса - будь то возмездие или исцеление - скрывается цель, недоступная для понимания простого смертного: проклятие должно открыть путь к "высшей" истине, чтобы, как сказано в апокрифе, "слепые в сердце своем узрели".
Почти все чудеса исцеления совершаются публично. Дважды Иисус говорит исцеленным: "И помни обо мне" добавление это отсутствует при описании подобных сцен в канонических евангелиях.
Совершаемые Иисусом чудеса должны служить обращению неверующих, а призыв помнить о чуде и чудотворце является как бы скрытым предостережением "забывчивым". В Евангелие детства включены также рассказы о чудесах, которые призваны были в наглядных образах раскрыть учение Иисуса или предвещать его будущие деяния. Так, Иисус посылает лететь двенадцать воробьев - символ двенадцати апостолов; посеяв в землю одно зерно, он собирает невиданный урожай - в этом виден образ Иисуса - сеятеля веры.
Таким способом автор евангелия подчеркивает связь всего, что происходило с Иисусом в детстве, с его дальнейшей жизнью. И читатели этого евангелия невольно должны были переносить свое восприятие Иисуса как.
Но на самом деле образ Иисуса в Евангелии детства существенно отличается от его образа в иудеохристианских и канонических писаниях. Характерно, что даже в тех эпизодах, где вводится словоупотребление из новозаветных текстов, автор Евангелия детства редактирует их, подгоняя под свою теологическую концепцию.
К примеру, в Евангелии от Луки свидетели чудес называют Иисуса "великим пророком" ; в Евангелии детства при аналогичных обстоятельствах люди, дивящиеся его чудесам, называют его ангелом или богом, но ни разу - пророком.
Ко времени создания Евангелия детства образ Иисуса для христиан, особенно в грекоязычной среде, все больше и больше терял человеческие черты; понятие пророка для читателей, далеких от иудаизма, было лишено того смысла, которое оно имело для первых последователей палестинского мессии. Евангелие детства было написано для людей, далеких от реальных условий жизни в Палестине; автор его вводит в повествование детали, понятные его читателям обучение греческой азбуке, например , называет одного из мальчиков греческим именем.
Эти детали должны были создать ощущение достоверности рассказа о детстве Иисуса, заключить совершаемые им чудеса в рамку обыденности, что порождало надежду у читателей Евангелия детства на такие же чудеса в реальной жизни.
Недоумевающий и заинтересованный читатель тем самым уже подготовлен к сообщению о давидическом происхождении владельцев повязки и воспримет его в гл. Не выдержав насмешек, Иоаким удалился в пустыню и постился там сорок дней.
В это время горюющей Анне явился ангел и возвестил ей, что она зачнет и родит, и о потомстве ее «будут говорить во всем мире».
Обрадованная женщина дала обет посвятить свое будущее дитя Богу. Через девять месяцев после возвращения Иоакима у супругов родилась дочь, названная ими Марией. Когда девочке исполнилось три года, родители отнесли ее в Храм, где она оставалась до двенадцатилетнего возраста.
Затем про приказу ангела жрецы собрали вдовцов, чтобы определить, кому из них Мария, сохраняя девичество, станет женою. Божественный выбор пал на престарелого и уже имевшего сыновей Иосифа.
В его доме Мария получает благовещение сначала у колодца, а затем в своей келье о том, что она зачнет от Бога Живого. Иосиф, вернувшийся домой с плотницких работ, застал ее уже на шестом месяце беременности. Вскоре об этом стало известно и первосвященнику. Но, представ перед судом, Иосиф и Мария были оправданы, так как испытание водой показало, что «на них нет греха».
Во время переписи населения Иосиф с Марией и сыновьями от первого брака отправился в свой родной город Вифлеем, и по пути туда Мария разрешилась от бремени в какой-то придорожной пещере. В этой части повествования некоторые эпизоды переданы от лица Иосифа, причем на смену довольно сухому и лаконичному языку предыдущих глав приходит удивительная поэтическая образность.
Поразительно по своей силе описание мира, оцепеневшего перед рождением Спасителя: «И вот я, Иосиф, шел и не двигался. И посмотрел на воздух, и увидел, что воздух неподвижен, посмотрел на небесный свод и увидел, что он остановился, и птицы небесные в полете остановились, И увидел овец, которых, гнали, но которые стояли. И пастух, поднял руку, чтобы гнать их, но рука осталась поднятой. И посмотрел [я] на течение реки и увидел, как козлы прикасались к воде, но не пили, и все в этот миг остановилось» Чужеродная стилистика этого фрагмента говорит о существовании в древности каких-то не дошедших до нас евангелий детства, использованных Псевдо-Иаковом.
Согласно «Протоевангелию», при рождении Иисуса присутствовала повитуха Саломея, о чем нет упоминаний в канонических Евангелиях, однако поклонение волхвов описано в нем почти дословно по Евангелию от Матфея. Завершается «История Иакова о рождестве Марии» рассказом о чудесном спасении родственницы Марии Елизаветы вместе с младенцем Иоанном от преследований Ирода и историей убиения первосвященника Захарии. Эти главы тоже воспринимаются как чужеродный элемент для сюжета и композиции апокрифа.
На Западе, под влиянием Иеронима Блаженного, отвергшего идею первого брака Иосифа, а вместе с ней — и само «Протоевангелие», это сочинение очень рано подверглось осуждению и запрету.
Однако его знали и там — реминисценции «Протоевангелия» присутствуют уже в стихах латиноязычных христианских поэтов IV-V вв. На исходе античности и в эпоху средневековья его многочисленные версии и переработки, в которых о первом браке Иосифа не упоминалось, распространялись в Западной Европе под другими названиями.
Роль «Протоевангелия» в формировании христианской ментальности была очень значительной. С опорой на него и его западноевропейские варианты происходило становление культа Богородицы в позднеантичную эпоху и средние века. Однако нет смысла и преувеличивать его значение Оно явилось не столько импульсом, сколько выражением той тенденции религиозного развития, которая была связана с потребностью в почитании доброй богини-матери и которую так явно обнаруживала массовая религиозность народов Средиземноморья в последние века язычества.
Другое древнейшее повествование о детстве Иисуса — «Евангелие Фомы» Это название условно, в сохранившихся манускриптах памятник озаглавлен по-разному: «сказание», «речение», «повесть», «трактат» израильского философа Фомы о детстве Христа, иногда — «Господа» или «Иисуса». Очевидно, отказ от слова «евангелие» в данном случае был намеренным — тем самым как бы подчеркивалось, что цель книги — не подменить, а лишь дополнить «настоящие» Евангелия.
Этот сравнительно небольшой памятник дошел до нас на нескольких языках греческом, латинском, сирийском, эфиопском, армянском и грузинском. Все многообразие его вариантов сводится к трем основным версиям, условно называемым «греческая А» 19 глав , «греческая Б» 11 глав и латинская 15 глав Первая рассказывает о событиях жизни Христа от пяти до двенадцати лет, вторая — от пяти до восьми. Место действия в пространной версии не уточняется, в краткой обозначено как Назарет. В трех первых главах латинской версии содержится рассказ о пребывании Святого Семейства в Египте.
Композиция «Евангелия Фомы » очень проста: каждая глава повествует о каком-нибудь случае из жизни маленького Иисуса. Сюжетно эпизоды друг с другом не связаны, их роднит только наличие в каждом из них чуда, совершаемого отроком Иисусом: он оживляет вылепленных из глины воробьев, его проклятие приводит к немедленной смерти проклятого, по его слову тотчас исцеляются тяжелораненые и оживают умершие.
Несмотря на непритязательность формы, этот апокриф несет вполне определенный идейный заряд. Суть его в том, чтобы представить Христа всемогущим уже в младенческие годы, подчеркнуть его особую природу. Как отмечает И. Свенцицкая, это евангелие «отразило ту эволюцию, которую претерпел в умах верующих образ основателя христианства: от бедного и доброжелательного человека иудео-христиан до грозного божества, карающего и милующего по своему произволу» Упомянутое вскользь в Евангелии от Матфея бегство в Египет будило естественное любопытство верующих и порождало всевозможные домыслы о пребывании там Святого Семейства.
Судя по сохранившимся фрагментам коптских писаний, легенд на эту тему существовало великое множество. Из дошедших до нас апокрифов наиболее полно их отразило «Арабское евангелие детства», однако египетский рассказ присутствует, как сказано выше, и в латинском варианте «Евангелия Фомы».
По этой версии, Иисусу к моменту бегства в Египет уже исполнилось два года. Иосиф в собственно египетских эпизодах не фигурирует он упомянут только в начале и в конце повествования , — ангел, возвестивший о смерти тех, «кто искал убить Мальчика», явился не Иосифу, а Марии. Святое Семейство, оказавшись в Египте, в течение года пользовалось гостеприимством некой молодой вдовы.
Когда Иисусу исполнилось три года, Он стал творить чудеса: бросал в таз с водой засоленных и высушенных рыбешек аллегория мумий , которые по Его приказу выпускали из себя соль, оживали и плавали. Случайно увидевшие эту забаву соседи рассказали о ней домохозяйке-вдове, и та, очевидно, решив, что ее постояльцы — чародеи, поспешно выгнала Марию с Сыном из дома. Как и большинство чудес в сказаниях о детстве Иисуса, «египетские» чудеса латинской версии «Евангелия Фомы» знаменуют грядущие свершения Христа, а в данном случае — воскрешение тех, кто уже давно умер.
Менее прозрачна аллегория другого египетского эпизода. Прогуливаясь по городской площади, трехлетний Иисус приметил учителя, занимавшегося со своими учениками. Показав двенадцати сидевшим на стене воробьям горсть зерна и рассыпав его, младенец вызвал этим ссору между ними, — бросившись делить рассыпанное зерно, они свалились в карман учителя.
Вероятно, здесь следует видеть намек на распри среди апостолов, предания о которых существовали не только в устной, но и в письменной форме В литературе, посвященной «Евангелию Фомы», часто отмечается присутствие в нем «гностического налета», проявившегося в том, что Иисус-школьник обнаруживает некие сокровенные знания, чем поражает всех учителей главы VI, VII, XIV, XV греческой версии А. Вероятно, именно так его воспринимали гностики, по-своему истолковывавшие даже те писания, которые вошли в новозаветный канон.
Возможно, именно в гностических кругах возник и архетип апокрифа.
Однако ортодоксальные христиане, охотно читавшие «Евангелие Фомы», скорее всего, видели здесь не столько намек на тайное знание гностиков, сколько указание на предвечность существования самого Христа: в упомянутых эпизодах окружающих удивляет обширность и глубина знаний отрока — постичь столько невозможно даже прожив нескольких человеческих жизней.
Идея вневременного бытия Христа хотя и возникла под влиянием гностицизма, по своей сути была уже очень далека от гностических учений, и потому широкое распространение «Евангелия Фомы» совсем не обязательно свидетельствует о жизнестойкости гностических идей. Складывание культа святых обусловило появление и таких рассказов о детстве Иисуса, центром которых оказался обручник Марии Иосиф.
На рубеже IV-V вв. Высказывались предположения, что оригинальный текст был сирийским или греческим Однако зафиксированные в апокрифе представления о посмертных скитаниях души и преодолении ею опасностей загробного мира отразили специфику религиозных воззрений египетских христиан. Повествование о жизни Иосифа ведется в этом сочинении от лица самого Иисуса, беседующего с учениками на Масличной горе в Иерусалиме.
Дважды гл. Появиться она могла не ранее х гг. В «Книге» говорится, что Иосиф женился в сорокалетнем возрасте и прожил со своей женой сорок пять лет. Через год после ее смерти в его дом была введена Мария, а спустя два года родился Иисус. Такая «арифметика» подразумевала, что почти девяностолетний Иосиф вряд ли мог быть отцом Иисуса по плоти. Более того, в апокрифе подчеркивалось, что старшие сыновья Иосифа — Юст и Симеон — уже были женаты и жили отдельно, «оставались же в доме Иуда и Иаков Младший, и мать Моя Дева» гл.
В целом «Книга Иосифа Плотника» оставляет впечатление, что одной из главных ее целей было внести некую упорядоченность в противоречивые устные легенды о жизни Св. Показателен в этом отношении эпизод его бегства в Египет: «Но благочестивый старец Иосиф, — рассказывал Иисус, — взял Марию, мать Мою, и она унесла Меня на руках. И Саломея присоединилась к ним, чтобы сопровождать их в пути» гл.
Хотя Саломея до этого ни разу в апокрифе не упоминалась, автор не считает нужным объяснять, кто она такая. Предполагается, что читателю и без того это известно. Арабский текст «Книги Иосифа Плотника» был переведен на латынь и издан в Лейпциге в г. Этот перевод публиковался затем в большинстве антологий новозаветных апокрифов, в том числе — и в классическом издании К. Тишендорфа В последней четверти XIX в. Гейманом и опубликован в г. На арабском языке сохранилось и еще одно евангелие детства так называемое — Арабское , являющееся по целому ряду признаков памятником V — первой половины VI в.
Неоднократно высказывались предположения, что языком его оригинала был сирийский, однако бесспорных доказательств этого до сих пор приведено не было. Композиция памятника сложна и вместе с тем незамысловата. В основу ее положены узловые события жизни Святого Семейства: рождение Иисуса — поклонение Ему пастухов и магов — обрезание — сретение — бегство в Египет — возвращение в Палестину — учеба отрока Иисуса в школе — посещение им Храма.
Все повествование распадается на четыре самостоятельных цикла: 1 гл. При этом памятник объединяет несколько апокрифов: главы 1—26 явно имели письменную форму еще до включения в «Арабское евангелие», их финальный колофон — «Воистину удивительно, что родился так и скитался повсюду Повелитель всего! Кроме того, между й и 27—34 главами имеется логическая рассогласованность: в й главе говорится, что Иосиф получил приказание свыше идти в Назарет, из дальнейшего же явствует что Св.
Семейство живет не в Назарете, а в Вифлееме. Главы 27—34 вполне самостоятельны как по отношению к предыдущему, так и следующему за ними тексту. С середины прошлого века в предисловиях и комментариях к изданиям «Арабского евангелия детства» традиционно сообщается, что оно восходит к более древним сочинениям о детстве Спасителя и что первые его девять или даже десять глав компилируют соответствующие им в сюжетном отношении фрагменты «Протоевангелия», а последние двадцать целиком основаны на «Евангелии Фомы» Между тем зависимость «Арабского евангелия» от этих апокрифов отнюдь не очевидна.
Первые девять его глав действительно обнаруживают некоторое сюжетное сходство с главами 17—22 «Протоевангелия», однако внутренняя драматургия, состав действующих лиц и поэтика этих отрывков совершенно различны.
В «Протоевангелии» психологическая напряженность сосредоточена на переживаниях Иосифа по поводу необъяснимой беременности Марии. К этой теме автор возвращается постоянно — перед отъездом Св. Семейства в Вифлеем: «И сказал Иосиф: сыновей своих запишу. Но что делать мне с этой девой? Кем записать ее? Мне стыдно. Но все сыны Израиля знают, что она мне не дочь» ; во время путешествия: «И обернулся Иосиф и увидел, что она печальна, и подумал, что находящийся в ней плод печалит ее»; и далее: «И снял он ее с осла и сказал ей: куда мне отвести тебя и скрыть позор твой?
Я отвечал: Она обручена со мной. И она сказала: Она не жена тебе? Тогда ответил я: Это Мария, которая выросла в храме Господнем, и я по жребию получил ее в жены, но она не жена мне, а зачала от Духа Святого. И сказала ему бабка: Правда ли это? В «Протоевангелии» взору Марии, еще не разрешившейся от бремени, предстает видение о двух народах — плачущем и веселящемся.
Заключенная в нем аллегория довольно прозрачна, но в «Арабском евангелии» этого эпизода нет, и объяснить его отсутствие доктринальными или композиционными соображениями невозможно.
Можно было бы допустить, что составитель «Арабского евангелия» переработал соответствующий текст «Истории Иакова о рождестве Марии», отбросив излишние, как могло ему показаться, драматизм и поэтическую вычурность. Однако тяга к художественной образности присутствует и в «Арабском евангелии» см. Немало и чисто сюжетных расхождений между сравниваемыми фрагментами двух апокрифов.
В «Протоевангелии», например, Иисус рождается в присутствии Иосифа и повитухи, в Арабском же евангелии они находят его уже родившимся. Совсем не упоминается в нем Саломея — главное действующее лицо одного из самых колоритных эпизодов Протоевангелия. Не поверив, что Мария сохранила после родов девственность, она решила удостовериться в этом, но ее протянутая рука была немедленно парализована.
Но если образ Саломеи отчасти «поглощен» в более позднем апокрифе образом повитухи, то Елизавета родственница Марии, мать Иоанна Крестителя, бежавшая, согласно «Протоевангелию», накануне избиения младенцев в горы и укрытая вместе с сыном расступившейся скалой не упоминается в нем совсем.
С другой стороны, в «Протоевангелии» отсутствуют рассказы о поклонении пастухов, об обрезании, сретении и возвращении магов «в свою страну» главы 5, 6 и 8 «Арабского евангелия». Посвятив обрезанию, о котором практически ничего не сказано и в канонических текстах , целую главу, где упомянут сын повитухи — торговец благовониями и предрекается будущая покупка у него Марией Магдалиной флакона с крайней плотью Иисуса, «Арабское евангелие», безусловно, не зависит в этой части ни от канонических текстов, ни от «Протоевангелия» и, следовательно, опирается на какую-то совсем иную традицию.
Совершенно иная нежели в «Протоевангелии» традиция лежит и в основе рассказа «Арабского евангелия» о поклонении магов. Наконец, общепринятая точка зрения о вторичности глав 2—9 «Арабского евангелия» по отношению к главам 17—22 «Протоевангелия» не объясняет, почему столь склонный к нагромождению чудес компилятор проигнорировал шесть весьма эффектных чудес своего «источника».
Из сравнения этих близких по содержанию фрагментов явствует, что: 1 в действительности их сюжетное сходство не столь велико, как принято считать; 2 автор а вернее, компилятор «Арабского евангелия» в этой части своего повествования был независим от «Протоевангелия» и мог даже не знать его совсем; 3 сравниваемые апокрифы по-разному заимствуют из канонических Евангелий; 4 в трактовке большинства эпизодов они следуют разной, хотя и близкой устной традиции.
Сходство последних двадцати глав «Арабского евангелия детства» с «Евангелием Фомы» значительно большее.
Они близки и по композиционным принципам, и по тональности, и по характеру описываемых чудес. Значительно их совпадение и в сюжетах. Однако из восемнадцати эпизодов жизни юного Иисуса, описанных Псевдо-Фомой, в «Арабском евангелии» повторяются только одиннадцать: опущен рассказ о наказании Иисуса Иосифом гл. Вместо них в «Арабское евангелие» введены другие пять сюжетов: «Красильщик Салем» гл.
Усмотреть в этой замене какую-либо теологическую тенденцию трудно: как «недостающие», так и оригинальные эпизоды представляют собой притчи-предзнаменования будущих свершений взрослого Мессии, описанных в канонических Евангелиях. В разной последовательности расположены и совпадающие главы-эпизоды сравниваемых памятников.
Наиболее близки друг другу апокрифы в разработке трех сюжетов: «мальчик, упавший с крыши», «чудо с разлитой и собранной водой», «Иаков, укушенный гадюкой», в них встречаются даже дословные совпадения. Но при этом версии «Арабского евангелия» несколько пространнее и, пожалуй, интереснее. Одни и те же сюжеты насыщены в «Арабском евангелии» и у Псевдо-Фомы разными бытовыми деталями и подробностями, при описании одних и тех же сцен указывается разный возраст Иисуса. Некоторые сцены переданы короче и проще в «Евангелии Фомы», тогда как другие — в «Арабском евангелии детства».
Первый апокриф рассказывает об учебе Иисуса у трех учителей, второй же — только у двух; эпизод в Храме иерусалимском почти дословно пересказан Псевдо-Фомой по евангелисту Луке, Арабское же евангелие уделяет ему целых четыре главы и довольно подробно «передает» содержание бесед Иисуса с учеными книжниками. Очевидно, отмеченных расхождений достаточно, чтобы сделать следующий вывод: компилятор «Арабского евангелия детства» был независим от известных нам редакций «Евангелия Фомы» и, возможно, опирался в этой части своего сочинения на какую-то другую, не дошедшую до нас его версию.
Однако не менее вероятно и то, что при составлении «Арабского евангелия» была использована усвоившая и преобразившая древний апокриф устная традиция или непосредственно те предания, которые лежали в его основе, а также рассказы, циркулировавшие самостоятельно. К числу последних можно, например, отнести новеллу «Красильщик Салем», которая встречается в составе некоторых коптских апокрифов Это касается и его языка интерполяции греческих и латинских слов, оставленных без перевода , и сюжета переплетение душещипательного восточного сказания с насмешливой греческой сказкой , и культурно-бытовых реалий еврейских, греческих, арабских, сирийских, коптских.
Но при этом теология апокрифа вполне однородна. Хотя на первый взгляд христологические воззрения автора кажутся размытыми, в действительности они хорошо укладываются в систему несторианских представлений об Иисусе Христе и его матери Марии. Показательно, что автора совершенно не волнует проблема братьев Иисуса, а Иосиф на протяжении всего повествования представляется его реальным земным отцом.
Мария при всем пиетете к ней ни разу не названа Богородицей, апокриф не содержит ни малейшего намека на ее приснодевство. Особой популярностью «Арабское евангелие» пользовалось среди египетских христиан-коптов и арабов-кочевников. Его устные переложения, по всей видимости, были известны Мухаммеду и нашли отражение в нескольких сурах Корана. Есть основания полагать, что и в средневековой Европе с ним познакомились достаточно рано: в конце XIX в.
Явные заимствования из него присутствуют и в так называемом «Арунделе» см. Формирование в народном сознании культа Богородицы продолжалось и в эпоху раннего средневековья. На основе древних апокрифов складывались легенды, «углублявшие» родословие Девы Марии и пытавшиеся согласовать постулат о ее приснодевстве с наличием у Иисуса братьев и сестер.
Сам факт множественности таких попыток говорит о том, что церковная экзегеза, объявлявшая эту родню «двоюродной», не выглядела в глазах христианской массы достаточно убедительной. Заглавие этого апокрифа варьировалось, чаще всего он назывался «Historia de nativitate Mariae et de infantia Salvatoris» История о рождестве Марии и о детстве Спасителя или же «Liber de infantia Beatae Mariae et Salvatoris» Книга о детстве Блаженной Марии и Спасителя.
В г. Тишендорф издал его целиком, причем сразу по четырем разным манускриптам, взяв за основу Ватиканский кодекс XIV в.
